Однажды осенью, сидя на балконе и елозя ложкой в чашке, я поняла, что надо восхищаться жизнью. Без изумления жизнь скучна, однообразна и бесцветна. И начала я удивляться всему подряд: желтизне осени, ночному глубокому небу и манящим мирам, спрятанным на его дне, этому неоднозначному мирозданию, людям вокруг, до конца нераспробованному миру слов, звуков и ощущений. Я списывала это на юность, на неопытность и незнание; мне еще только предстояло прочесть столько прекрасных книг, узнать много нового о людях, побывать в terra incognita для меня. Возможная перспектива узнать много нового будоражила, но и одновременно расстраивала: ведь можно пресытиться жизнью, узнать все или почти все (ну, ладно - все, необходимое для собственного сносного существования) и относиться ко всему хладнокровно, без удивления с раскрытым ртом.

Жил-был стакан, простой граненый стакан. Обычно он обитал в буфете, но время от времени его оттуда доставали и заполняли водой, но всякий раз лишь наполовину.  В такие моменты стакан мучился сомнением – это он так наполовину пуст или это он так наполовину полон? Такая жизнь с такими мыслями изрядно портила ему настроение. В целом это был вечно недовольный стакан, который хотел только одного – уехать на море и жить там. 

Но однажды его достала из шкафа маленькая  девочка с толстой косичкой.  Она налила в стакан воду – конечно  же,  наполовину,  но пить не стала, а отнесла к себе в комнату.

Вот и наступила весна – заголубело небо, веселей защебетали птички, распустились первые клейкие зеленые листочки… а мне от чего-то вспомнилась осень… о том? как мечталось попасть в настоящий лес…

(из виртуальных писем абсолютно реальному Тебе)

Понятия не имею, какие слова нужно подобрать, чтобы поприветствовать незнакомого человека. Можно обойтись нейтральным «доброго времени суток», но что, если этот незнакомец, сам того не подозревая, полностью меня изменил.
Здравствуй? Привет?
Мы ещё не знакомы с Тобой, но я уже знаю о Тебе. Я знаю о Тебе больше, чем ты позволяешь знать своим друзьям и приятелям. Пока Ты там и ещё не знаешь о моем существовании, я здесь Тобою расторможена, взвинчена, встревожена. Ты – на устах, Ты – на портретах, Ты – в разговорах и снах.
Скажу откровенно, скучать по Тебе мне не дают. Пациенты в больнице живо интересуются моей биографией, планами на жизнь и предстоящим замужеством; ни на один из вопросов я не могу ответить однозначно, лишь развожу руками: «как сложится». Дима заботливо наливает кипяток в кружку с чаем, подкуривает сигареты голубым крикетом и забавляет фельдшерскими рассказами. Кристина сеет в меня зерна первичных знаний о Фотошопе, умилительно хихикает, когда я восторгаюсь простотой этой программы, и хвалит за скорость мысли. Фотограф в перерывах между съемками делится жизненными наблюдениями, философствует на тему искусства и ждет моего звонка в понедельник, чтобы продолжать творческое сотрудничество. Иногда пытается удивить меня и Костя, соревнуясь со мной в рифмоплетстве; понятное дело, проигрывает.
Но наличие отвлекающих факторов не говорит об отсутствии мыслей о Тебе. Они есть, и, на мой взгляд, трехчасовых размышлений в день вполне достаточно для влюбленного в Тебя человека.

Я ненавидел её. Без дураков! Всеми фибрами души, каждой клеточкой тела! Проклиная очередное [й-а] фонетического разбора, убегающие буквы из корней слов, уменьшительно-ласкательные суффиксы и деепричастные обороты. А она была живым воплощением этого кошмара. Она венчала пирамиду, нагромождённую правилами различных правописаний орфографии и пунктуации. Отыскивая и не находя в нас хотя бы намёк на чувство языка, она день за днём вдалбливала нам его, пока по закону диалектики тупое заучивание не переходило в осознанное понимание.

– Запишите это и за-пом-ни-те  на-ве-ки! – бесконечно твердила она нам, растягивая слова и свято веря, что главный предмет в школе, несомненно, русский язык.

В ответ на её мучения мы придумывали свои, соревнуясь в изобретательности, и похваляясь друг перед другом. От пресловутых кнопок на стуле, до ночных звонков на домашний телефон. От попыток срыва урока, до исписывания стен её подъезда угрозами граффити. Мы были героями! И дерзко смотрели ей в глаза, когда она просила записать очередное домашнее задание. Хотя это, по правде говоря, было лишним. Глаза её скрывались за толстыми линзами очков в доисторической роговой оправе – она почти ничего не видела.

* * *

А иначе катастрофы нам не миновать! - закончил свой доклад полковник внешней разведки Перун и захлопнул папку. Экстренное заседание рабочей группы в Единой Службе Спасения длилось третий час: впервые ангел-душехранитель Алексий не вышел на связь в обозначенное время. 

Атмосфера накалялась. 

- Итак. Подведем итоги на сегодняшний день, - продолжил старший руководитель аналитической службы Крисна. - Воплощение Будды согласно Божественной Программе, возможно только, если очень похотливое существо успешно пройдет три духовные практики на пути к Просветлению: через страхи, через эго и через безусловную любовь, а затем удалится в Нирвану для подготовки к новому воплощению в теле Пречистой Родительницы Будды. Сопровождать ее по этому пути может только Алексий потому, что первое: так прописано (он показал пальцем на верх) в Божественной Программе, и мы тут ничего не можем изменить, и во вторых: Алексий лучший наш солдат.

- А на дворе, прошу отметить, Кали-Юга! - громогласно из зала вставил Перун и добавил шепотом: «мать вашу етить».
Полковник явно заводился и с трудом сдерживался, чтобы не выругаться отборным матом.

Крисна выразительно посмотрел на Перуна и продолжил:

(из виртуальных писем абсолютно реальному Тебе)

Ещё 27 января я узнала, как до Тебя достучаться, на какой адрес писать. Купила конверт, запаслась ручками и черновиками, стала продумывать, что именно я хочу сказать. Пробовала слова на вкус, смаковала, выплевывала неуместное.
Уже тогда я представляла себе картину, как специально проснусь с утра пораньше, выпью кофе, заварю термос, возьму сумку с учебниками на левое плечо и в правую руку – конверт, несмело приближусь к почтовому ящику, брошу желтенький конвертик, закурю. Через несколько часов почтальон привычно откроет почтовый ящик, высыплет все конверты (они будут медленно, как в кино – помните, кружиться), среди которых будет и мой – желтый, в свой серый суконный мешок, а я буду курить где-то неподалеку, не решаясь подойти и забрать свое письмо.

Я оттягивала время отправки письма, про себя думая: «ну вот завтра точно отправлю!», но и на завтра у меня находилось тысяча причин, чтобы не бросать конверт в почтовый ящик. А все из-за того, что мне болезненно необходимо было сказать Тебе:

Иногда не хочется говорить о мужиках вообще, хочется о единственных. Единственный – это тот, кто превращает бутон в распустившийся цветок. Во всех смыслах распустившийся, да. Тот, для кого ты хочешь надеть белое платье и потом снять его, а в реальности держишь в руках ощипанную ромашку и стоишь совсем одна. Повсюду одна, на знакомых берегах Москвы-реки, в запутанных переулках, убегающих от Тверской, на какой-нибудь party в красивом платье – когда тебе, в общем-то, даже все равно, кто ты такая. Потому что он-то знал тебя в джинсах и майке, посреди подмосковного поля, и без джинсов и без майки, и когда вы пили на двоих теплое пиво и не нужно было никаких тонких бокалов с шампанским и цветов и признаний – и без того голова кружилась. А сейчас – где он? В общем, единственный – это такой парень, про которого вы будете внукам рассказывать. Может, не своим внукам – но расскажете. Такие сказки сложно держать при себе, ими делиться хочется. Сказать, так бывает, знаете ли.

Они сели в  его  серебристую «Тойоту Приус», которую он ласково называл «Примусом».  

⁃    Знаете, Вась, а у меня  тут пирожные. Вот какие.  ⁃  Алексей достал  «приманку» и поднес  к ее носу.  
⁃    Ух ты!  Ну надо же! Ореховые!  Прямо, как я люблю. Ну надо же,  ты как будто знал.  Буду.

Конечно, он знал. Свойствам  человеческой бессмертной души  он так и не перестал удивляться. Например, тому, что  некоторые телесные привычки сохранялись и переходили  из одного воплощения в другое, хотя это никак не объяснялось и  ровным счетом ничего не меняло.  Это просто было, как «медицинский факт» и все тут, как еще одно физическое свойство Вселенной.  Ангел уже знал, что Похотливое Существо всякий раз испытывало   любовь к ореховым сладостям. Ну, и еще кое к чему...  Но до этого пока было далеко.  «Интересно что еще я в ней узнаю?», - подумал Ангел и почувствовал, как он весь, от пяток к голове,  медленно, как  полый сосуд, заполняется нежностью.  Эта двойственность ощущений — ангельских и телесных  -  каждый раз казалась ему насколько  привычной, настолько и пугающей.  Он сделал глубокий вдох и втянул в себя  поток нежности, позволил ему заполнить себя до краев, раз уж это все равно было неизбежно, подождал, когда нежность равномерно  разойдется по всему его телу,  уляжется мягким слоем,   а когда почувствовал тепло в груди и  легкое покалывание в кончиках пальцев рук и ног, пробормотал:

Дорогой министр!

Мне не передать простым пролетарским слогом, как я рада тому, что теперь, чтобы попасть к тебе на прием, никуда ходить не надо. Не надо стучаться в шумоизолирующие и пуленепробиваемые двери, обивать пороги кабинетов и терпеть унижение. Как же хорошо, лапушка, что в этот раз ты пришел сам!

Вот он лежишь ты, добренький, передо мной; а вот она и я: стою перед тобой, облаченная в миленький медицинский костюмчик. Я пришла к тебе без клизмы в руках и намерений пустить твоей бирюзовой кровушки себе в пробирочку, даже мусор из туалета не выброшу. я пришла, чтобы все тебе сказать. Стою и говорю – внимай!

Пока ты лежишь в платной одиночной камере и сохраняешь остатки своего драгоценного здоровья, мое начальство нисколько не бережет меня. Они постоянно напоминают мне о твоем присутствии, прячут от тебя пакеты с мусором, а излюбленным пунктом в меню изощрений становится мойка мусорных ведер. Они держат меня в страхе перед тобой, но ты же не такой, я знаю. возвращайся на рабочее место, не нарушай трудовой процесс.

Волшебник-министр, будь ласков, поправляйся!

С покорностью и благоговением обрушиваюсь к пятам твоим я, ударница труда и мойщица мусорных ведер, Сима Платцман.

Тут, аккурат на 29 июня, напали на нас китайцы. Вошли двумя армиями – в районе Краснокаменска и Хабаровска, и стали двигаться вглубь российской территории, нигде не встречая сопротивления. Первая армия направилась на северо-запад, к Чите, а вторая – по Амуру, к Комсомольску, чтобы, значит, этот кусок себе отрезать.
Президент в то время был в отъезде, в Германии, занимался там инновациями. Как раз Лейка новый фотоаппарат выпустила. Вот он туда и поехал, чтобы заодно. Но делать нечего, надо возвращаться, война все-таки. Китайцы – не грузины, к миру быстро не принудишь. Надо воевать.

Быстро собрали конференцию, пригласили журналистов со всего мира. Президент долго говорил. В том смысле, что, дескать, победа лучше, чем непобеда, и что у нас в Сколоково передовые технологии, нано и модернизация полным ходом. А у китайцев, мол, х@й ночевал, только подделывать умеют. Короче, говорит, мы их морально победим. Всех такая речь воодушевила.

РАССКАЗЧИЦА: Один ангел-контрактник был направлен в горячую точку - охранять очень похотливое   существо...

АНГЕЛ: ...А нас спрашивают? Дали разнарядку и крендец.

РАССКАЗЧИЦА: И, конечно же, она его сразу соблазнила. На то она и была очень похотливым существом. А когда он понял, какую допустил оплошность, рвать перья на груди было уже поздно...

АНГЕЛ: …И за это я был прикреплен к ней навечно.

РАССКАЗЧИЦА:  И каждый раз, когда она перерождалась, он снова и снова позволял ей себя соблазнить, потому что каждый раз при ее появлении напрочь забывал, что он ангел и выполняет свою работу... 

Она приходила то  в шубе из какого-то мертвого животного по  морозу, то в розовом платье и зеленой кофте летом, то в дурацкой  голубой курточке, которая не закрывала даже пупок под дождем,  все время лохматая. У нее то отрывался каблук, то размазывалась тушь или воротник был  в шоколаде. Она никогда не носила  с собой носового платка и все время шмыгала носом от насморка.
Он смотрел на нее под видом мужчины и думал: "Как можно каждый раз так несуразно выглядеть?"
А потом забывал про все, потому, что испытывал эмоцию, которая напрочь убивает ангельскую суть – нежность...

АНГЕЛ: ...За это время я отдал ей пятьдесят три своих  носовых платка.

РАССКАЗЧИЦА: ... Невозможно было даже предположить, что эта со стрижкой под мальчика — очень  похотливое  существо. Просто такая милая растяпа. Ангел-контрактник честно каждый раз не верил и терял бдительность.  А все потому, что она сама понятия не имела, что является очень похотливым существом. Она все это время думала, что она просто женщина и что у всех — вот так, и она  как все.  Ласкается, нюхает, хулиганит, раскидывает как попало лифчики и колготки,  вопит так, что слышно  в соседнем доме, и делает это, где захочет и как захочет... 

Имена настоящие.
Все ситуации вымышлены.

Метро. Вадик стоит в центре зала. Ждёт Надю. Уже давно вместе. Отличная пара.
Надюшка окончила Тимирязевку. Почти каждые выходные я встречаю их в парке, где я бегаю, а они мерно гуляют с прирученным хорьком Борей, вот уж не думал, что хорька можно приручить, но Надюшка сумела. Вадик же часто в командировках: что делать, служба во втором управлении министерства обороны…  В 2002-ом учебка, лазанье по болотам под пулями снайпера, нормативы. Марш-броски и прочее...

Звонок под утро, снова командировка. Борт за речку через 8 часов. Если он успеет, то у них будет часа два.
Вот он стоит и ждёт свою Княжну.

Когда кто-то где-то умирает, я узнаю об этом первым.

Нет, я не серийный убийца. И не менеджер в ритуальном агентстве.

Я санитар морга.

Моя мама тяжело и, похоже, неизлечимо больна. Она болеет очень давно. Так давно, что я уже и не помню ее здоровой. Едва ли не половину года моя мама проводит в больницах. Врачи ставят ей разные диагнозы, госпитализируют в разные отделения, но, я думаю, что моя мама болеет болезнью, которая неподвластна лучшим врачам и действию самых дорогих препаратов. Мне кажется, что она болеет усталостью от жизни и недостатком любви.

В морге я работаю не один, со мной в смену работает ещё один человек – Леха, студент меда. Мой напарник – парень, в-целом, неплохой: отзывчивый, ответственный, но слишком уж немногословный. Он может часами сидеть в тишине, уставившись в одну точку, или читать книгу, не обращая никакого внимания на мои тщетные попытки побеседовать. У нас нет общих интересов, увлечений или каких-либо других точек соприкосновения, а о работе – что говорить? На мои вопросы Леха отвечает односложно, нехотя. На первых порах подобное его поведение приводило меня в отчаяние. Выносить эту смертельную тишину я просто не мог, и тогда я бесцельно шатался по больнице или ходил пить чай к санитарам приемного покоя – они хотя бы разговаривают. И пусть зачастую разговоры беспредметны, а иногда и откровенно глупы, они все ж лучше убивающего молчания, царящего в морге.
Но сейчас я понял, что возникновению этой привычки – молчать, способствуют отчужденность и давящая мрачность обстановки. С каждой сменой я и сам все больше погружаюсь в себя, становлюсь меланхоличным, задумчивым и отрешенным.

Жил-был на свете Кленовый Лист. Как и все другие кленовые листья, он был безупречно красив и уникален своей формой, цветом, упругостью прожилок, толщиной черенка. И, как и многие кленовые листья, он никогда об этом не вспоминал... Скорее всего, он об этом даже не задумывался.

Наоборот, большую часть дня он думал о том, что совершенно неразличим на своем дереве, а оно в свою очередь, ни чем не отличается от других кленов в парке. Он так горевал и страдал по этому поводу, что даже гусеницы обползали его стороной, ведь час от часу он становился все более горьким и сухим.

Больше всего на свете Кленовый Лист хотел узнать, в чем он особенный, не такой, как все, и как это можно явить миру.